Я начну с исторической загадки.

В 1957-м году две молодые девушки,

обеим было лет по 20,

жили в одном городе

и состояли в одной и той же
политической группировке.

Обе решили совершить нападение.

Одна подошла к солдату
на блокпосте, держа пистолет.

Другая с бомбой в руках
зашла в переполненное кафе.

Но вот, в чём дело:

одна из них довела дело до конца,

а другая отступила.

Так в чём же разница?

Я поведенческий историк и изучаю агрессию,

моральные когнитивные способности

и процессы принятия решений
в общественных движениях.

Это длинное название.

Всё это означает,

что я исследую, когда именно
кто-то решает спустить курок,

ежедневные решения, приводящие к этому,

и как люди оправдывают свои действия.

Эта тема представляет

для меня не только научный интерес.

Это немного личное.

Я выросла в округе Кутенай, штат Айдахо,

и это очень важно.

Это не та часть Айдахо,
известная своей картошкой.

У нас нет картошки.

А если вы спросите меня о картошке,

берегитесь!

(Смех)

Эта часть Айдахо известна горными озёрами,

катанием на лошадях

и лыжах.

К сожалению, начиная с 1980-х годов,

эти места стали известны
как всемирная штаб-квартира

арийских народов.

Каждый год члены
местного неонацистского лагеря

проходили маршем по нашему городу,

и каждый год

жители города выходили
с протестом против них.

В 2001 году я окончила школу

и поступила в колледж в Нью-Йорке.

Дело было в августе 2001 года.

Как многие из вас, вероятно, знают,

три недели спустя

рухнули башни-близнецы.

Я была поражена.

Я была невероятно зла.

Мне хотелось что-то сделать,

но единственное, что пришло на ум,

было изучение арабского.

Признаюсь, я была
той самой девочкой в классе,

которая хотела знать,
почему «они» ненавидят «нас».

Я начала учить арабский
с неверной мотивацией.

Но случилось нечто неожиданное.

Я получила стипендию на учёбу в Израиле.

Так девушка из Айдахо
отправилась на Ближний Восток.

И там я встретила палестинских мусульман,

палестинских христиан,

израильских поселенцев

и израильских борцов за мир.

Я поняла, что любое действие
имеет свою подоплёку.

Обладает контекстом.

И вот я повидала мир,

я изучала насильственные движения,

я работала с НПО
и бывшими боевиками в Ираке,

Сирии,

Вьетнаме,

на Балканах,

на Кубе.

Я защитила диссертацию по истории,

и сейчас посещаю различные архивы

и роюсь в документах

в поисках полицейских признаний,

судебных дел, дневников

и манифестов причастных
к насильственным нападениям.

И вот все документы собраны —

и о чем же они говорят?

Оказывается, наш мозг обожает

причинно-следственные загадки.

Когда по новостям передают о нападении,

мы задаёмся вопросом:

«Почему?

Почему это произошло?»

Я прочла тысячи манифестов

и пришла к выводу,
что они по сути подражательны.

Они имитируют политдвижения,
на которые опираются.

То есть, в этом случае
они мало что говорят

о процессе принятия решений.

Поэтому следует задавать
совершенно другой вопрос.

Вместо «почему» нужно спрашивать «как».

Как люди совершали нападения?

Как принятие решений
способствовало проявлению агрессии?

Вот что я узнала, задавая этот вопрос.

Самое важное:

политическое насилие
не свойственно культуре.

Мы создаём его.

И осознаём мы это или нет,

наши привычки способствуют
проявлению насилия

в нашем окружении.

Вот привычки, способствующие насилию.

Во-первых,

готовясь к нападению,

злоумышленники замыкались
в информационном пузыре.

Все ведь знают о фальшивых новостях?

Вот что поразило меня:

у всех группировок был слоган,
взятый из фейковых новостей.

Французские коммунисты
звали их «гнилостной прессой».

Французские ультранационалисты —
«продажной прессой»

или «прессой предателей».

Исламисты в Египте называли их
«порочными новостями».

А египетские коммунисты называли

«фейковыми новостями».

Почему же группировки создают
эти информационные пузыри?

Ответ на самом деле простой.

Мы принимаем решения на основе
информации, которой доверяем.

И если мы доверяем неверной информации,

мы будем принимать неверные решения.

Ещё одна интересная привычка,
которую практиковали,

когда хотели совершить нападение, —

это воспринимать свою жертву
не как личность,

а как члена противостоящей команды.

И вот что странно.

Наука даёт забавное объяснение,
почему такое мышление эффективно.

Допустим, я разделю вас на две команды:

синюю команду

и красную.

И я порошу вас соревноваться
друг с другом в игре.

И вот что интересно: в течение миллисекунд

вы начнёте испытывать удовольствие,

когда что-то плохое случается
с членами другой команды.

Если я попрошу члена синей команды

присоединиться к красной,

ваш мозг перенастроится,

и в течение миллисекунд

вы начнёте испытывать удовольствие,

когда что-то случится с членами
вашей бывшей команды.

Это пример, почему в нашей
политической среде

так опасно мышление мы/они.

Другая привычка, помогающая
настроиться на атаку,

это фиксация на различиях.

То есть, они смотрели
на своих жертв и думали:

«У меня нет ничего общего
с этим человеком.

Он совершенно не похож на меня».

Эта концепция может показаться простой,

но наука показывает, почему это работает.

Вот видео, показывающее руки
разного цвета,

и острые иглы колют эти руки.

Ладно?

Если вы белый,

скорее всего, вы испытаете
большее сочувствие

или более сильную боль,

когда увидите, как игла колет белую руку.

Если вы латиноамериканец, араб или чёрный,

то вы испытаете большее сочувствие,

когда игла колет руку, похожую на вашу.

Но это не обусловлено биологически!

Это приобретённое поведение.

То есть, чем больше времени мы проводим
с другими этническими сообществами

и видим, что они похожи
на нас, что мы в одной команде,

тем больше мы чувствуем их боль.

И последняя привычка.

При подготовке к нападению

они настраиваются
на эмоциональные сигналы.

Месяцами они фокусируются,
к примеру, на гневе.

Я говорю об этом, так как сейчас
это очень популярно.

Если вы читаете блоги или новости,

то встречали эти две концепции:
эмоциональная агрессия

и «взлом миндалевидного тела»
(amygdala hijacking).

Что такое «взлом миндалевидного тела»?

Если я даю сигнал — показываю пистолет —

ваш мозг реагирует на угрозу

автоматически.

Эмоциональная агрессия — 
понятие очень похожее.

Идея состоит в том,
что я подаю сигнал гнева,

и ваш мозг тут же отвечает

гневной реакцией.

Женщины поймут меня лучше.
(Смеется)

(Смех)

Эмоциональный захват
обычно привлекает внимание.

Само слово «захват» привлекает внимание.

Но в большинстве случаев

в реальной жизни эти сигналы
работают совсем не так.

Если вы знаете историю,

то обнаружите, что нас ежедневно засыпают

множеством таких сигналов.

И мы учимся фильтровать их.

Некоторые мы игнорируем

на другие обращаем внимание.

Это особенно важно
для политической агрессии,

ведь нападающие не просто
воспринимают сигнал гнева

и тут же срываются.

Нет.

Неделями, месяцами, годами
политики и активисты

наполняли окружение гневными сигналами,

и нападающие

замечали эти сигналы

и верили им,

сосредотачивались на них,

даже заучивали.

Всё это показывает,
насколько важно изучать историю.

Одно дело — увидеть, как это работает
в лабораторных условиях.

И эти лабораторные эксперименты
невероятно важны.

Они предоставляют данные о том,
как работают наши тела.

Не менее важно видеть,
как эти сигналы работают в жизни.

Как же это относится
к политической агрессии?

Политическая агрессия
не свойственна культуре по умолчанию.

Это не предопределённая реакция
на раздражители.

Агрессию порождаем мы.

Агрессию порождают наши привычки.

Вернёмся к двум девушкам,
которых я упомянула вначале.

Одна внимательно следила
за гневными кампаниями,

поэтому взяла пистолет

и подошла к солдату на блокпосте.

Но в этот момент
произошло нечто интересное.

Она посмотрела на этого солдата

и подумала про себя:

«Он моего возраста.

Он похож на меня».

Она опустила пистолет и ушла.

Просто из-за небольшого сходства.

Исход нападения другой девушки был иным.

Она также следила за гневными кампаниями,

но окружила себя людьми,

которые поддерживали агрессию,

сверстниками,
которые поддерживали насилие.

Она замкнулась в информационном пузыре.

Месяцами она фокусировалась
на определённых эмоциях.

Она научилась обходить
культурные запреты на насилие.

Она практиковалась,

приобрела новые привычки,

а когда пришло время,
взяла бомбу, зашла в кафе

и довела дело до конца.

Она не действовала по наитию.

Это была подготовка.

Поляризация общества — это не порыв,

это серьёзная подготовка.

Каждый день мы тренируем себя:

через новости, которые смотрим,

через эмоции, на которых фокусируемся,

через мысли о красной и синей команде.

Всё это обучает нас,

осознаём мы это или нет.

Хорошая новость заключается в том,

что хотя люди, которых я изучаю,
уже приняли свои решения,

мы с вами всё ещё можем
изменить свою траекторию.

Возможно, мы никогда и не примем
решений, которые они приняли,

но мы можем перестать способствовать
распространению агрессии.

Мы можем выбраться
из любого новостного пузыря,

можем более внимательно относиться 
к эмоциональным сигналам,

на которых сосредоточиваемся,

все эти приманки возмущения,
на которые мы «клюём».

Но главное,

мы можем перестать воспринимать
друг друга как членов красной

или синей команды.

Потому что будь мы христиане,
мусульмане, евреи, атеисты,

демократы или республиканцы,

все мы люди.

Мы люди.

И у нас часто очень похожие привычки.

У нас есть отличия,

и эти отличия прекрасны.

Эти отличия чрезвычайно важны.

Но наше будущее зависит от того,
сможем ли мы найти общий язык

с другой командой.

Вот почему для нас так важно

переучить свой мозг

и перестать способствовать агрессии.

Спасибо.

(Аплодисменты)